У НАС ЕСТЬ МИЛЛИОН СЛОВ, ОБОЗНАЧАЮЩИХ СЕКС, НО НИ ОДНОГО – ДЛЯ ЛУЧШЕГО ДРУГА

В юном возрасте все мы узнаем, что у эскимосов или инуитов, или коренных жителей Канады – или как там они ещё любят, чтобы их называли – есть тысяча миллионов слов, обозначающих снег.

Но, хоть я и ненавижу портить ваше воскресное утро, но, боюсь, что приведенное выше утверждение – миф. У них столько же слов о снеге, сколько и у нас: одно. 

Однако Саамы, живущие в северной Скандинавии – или, как они сами себя называют, «саамикинцы» - могут выбирать из сотен слов для описания того, что падает с неба. 

И я не удивлен. Я пишу статью, находясь в горной части Швеции, и снег замечателен тем, как он способен меняться каждую минуту. Сейчас я смотрю в окно и могу описать его как «непроглядный». Ранее сегодня же он был «абсолютно побоку». Но потом я выйду на улицу, и снег станет «чертовой проблемой». 

Конечно, всё это естественно. Бьюсь об заклад, что у членов племени Тимбукту есть множество слов, означающих солнечный свет, подобно тому, как у арабов есть несколько значений для песка, а у нас в Британии – для дождя. У нас есть идиома о котах и собаках (англ. “it’s raining cats and dogs” – прим. пер.), слово “drizzle” для мелких осадков, “shower” и “downpour” – для ливня, а еще мы можем описать дождь как «легкий», «небольшой», «сильный». И так далее. 

Каждому человеку в мире нужно придать остроты своей жизни, придумав новые замысловатые варианты названий того, что происходит довольно часто. Вот почему у меня есть много способов, которыми я могу описать Джеймса Мэя. 

Говорят, что английский язык довольно просто учить. Полагаю, это потому что мы, в отличие от французов, не настаиваем на том, что столы женского рода, а телефоны – мужского. Но я не уверен в легкости изучения нашего языка, потому что на каждое слово в английском зачастую найдется ещё почти тысяча других слов, которые обозначают практически то же самое. 

Героин – основной пример. Хоть он и используется ничтожно малой частью населения, зато слов для его обозначения известно много: “H”, “horse”, “black tar”, “brown sugar”, “junk”, “smack”, “gear” и “food”. Это всё равно, что физики стали бы использовать миллион слов для обозначения какого-то одного компонента ядерного топлива. Когда вы говорите, что кто-то гомосексуален, то вполне ясно, что имеется в виду. Так почему у нас есть столь много слов, означающих абсолютно то же самое? Более того, у нас лишь одно слово «красный», но несколько десятков слов для обозначения экскрементов. 

Военные отличаются особым талантом придумывать новые способы самовыражения. Часто они используют акронимы, на произнесение которых уходит больше времени, чем понадобилось бы, чтобы выговорить само заменяемое слово. Например, ”IED” (расшифровывается как “improvised explosive device” – самодельное взрывное устройство – прим.пер.) – это скорее скороговорка, нежели бомба или мина. О качестве связи они скажут “five by five”, имея в виду, что отлично вас слышат. Или “on point”, что значит «впереди атакующей группы». Или это выражение: «твоё эго выписывает чеки, которые твое тело не в силах обналичить», которое значит: «ты на самом деле ужасный мелкий хвастунишка». 

Конечно, замечательно, великолепно, удивительно и, естественно, просто супер, что у нас есть столько возможностей для наименования всяких вещей, передачи эмоций и самовыражения. Это особенно полезно для помощников редактора в газетах, чей первый вариант выбранного слова не умещается на газетной странице. Известен случай, когда помощник редактора одного таблоида кричал на всю новостную редакцию: «Кто-то знает еще какое-то слово, означающее день недели «среда»?» 

Понятно, что такого слова нет. Но вот что странно: в языке, в котором обычно имеется столь богатый выбор, есть лишь одно слово «друг». 

Тот человек, которому вы звоните, когда от вас ушла жена, когда ваша машина сломалась или вас нужно забрать из Шотландии в четыре утра, - это “friend”. И в то же время, тот, с кем можно хорошо посмеяться, но кто притворяется автоответчиком, когда вы ему звоните в сложную минуту, - это тоже “friend”. 

На работе у вас есть множество людей, с которыми вы будете тесно общаться лишь в случае опустошающей чумы, когда все остальные жители Земли погибнут. Каким-то странным образом, они тоже “friends”. Как и все те люди, которые заполонили вашу страницу Facebook в разделе “friends”. Вы добрую половину из них никогда не встречали. 

Признаю, что у нас есть слово “acquaintance” для обозначения тех, кого мы не так хорошо знаем. Но я не говорю об этом. Я говорю о тех, людях, которых мы знаем. Тех, с кем мы регулярно видимся. Иметь одно слово для описания такой разносторонней массы людей так же глупо, как и иметь лишь одно слово, обозначающее печенье. 

Конечно, вы можете сказать, что слово «приятель» вполне неплохо выполняет функцию дифференциации. Но это не совсем так. У меня есть масса хороших приятелей, но я не знаю номера их телефонов. Поэтому не смогу позвонить им из Шотландии в четыре утра. Странно, но те, кому я могу позвонить, - вообще не являются приятелями. Они – иные люди, для названия которых в английском нет объяснительных средств.   

Такой человек – это верная и преданная душа, которая грудью спасет тебя от пули и затем сядет и выслушает все твои причитания, прерываясь лишь на приготовление чашки чая для тебя. Таких людей так же сложно назвать, как описать запах дохлой мыши, или участок западного Лондона между Вормвуд-Скрабс и Холланд-Парк, или шум, производимый хип-хоп музыкантами. 

Мы так увлеклись придумыванием новых названий для кокаина и Пирса Моргана(британского журналиста и телеведущего, враждующего с Кларксоном – прим.пер.), что совсем забыли об одном: некоторые вещи в жизни нельзя найти даже в самых больших словарях. Каким словом, например, можно назвать ту сыроподобную субстанцию, которую авиакомпании предлагают в своих сэндвичах? 

У нас есть миллион слов для названия полового акта, и есть даже слово, описывающее страдающую гельминтами собаку, которая ползает по полу сидя на пятой точке. Но если я вас попрошу одним словом описать то чувство, когда вам нужно быть счастливыми от какой-то вещи, которая на самом деле не так уж и хороша, то вы затруднитесь что-либо сказать. А ведь это ощущение присутствует в нас каждый день – по поводу наших телефонов, компьютеров и даже домов. Но никто так и не позаботился придумать слово для описания этого чувства. 

Но такая проблема есть не только у нас. У ирландцев нет слова «да». Аборигенные австралийские племена валрпири могут считать лишь до двух. А в языке амазонских индейцев амондава нет слова «время». 

Кажется, что наш язык просто кишит словами, которые нам не нужны, и оказывается слегка скуп, когда речь заходит о тех вещах, которые мы делаем. И на этой ноте, я прощаюсь: пойду чинить эту – как там её? – ерунду внизу бойлера, что стоит рядом с той – как же её назвать-то? -  штуковиной. 

Опубликовано 29 января 2012 г.

Источник: http://www.topgearclub.ru/blogs/5167